Архитектура раннего западноевропейского средневековья

Глава «Раннее средневековье. Введение», «Всеобщая история архитектуры. Том 4. Архитектура Западной Европы. Средние века». Автор: Саркисиан Г.А.; под редакцией Губера А.А. (ответственный редактор), Колли Н.Д., Максимова П.Н., Маца И.Л., Нельговского Ю.А., Саркисиана Г.А. Москва, Стройиздат, 1966


К концу III в. н. э. границы гигантского конгломерата разноплеменных территорий Римской империи простерлись далеко за пределы бассейна Средиземного моря. Многочисленные народы, обладавшие собственной высокой культурой, оказались один за другим покоренными превосходством римского оружия и соединенными в огромное государство. Права римского гражданства были в 212 г. распространены на все население империи. Всё богатство многовекового культурного наследия Средиземноморья оказалось сосредоточенным в пределах римского мира.

Но в конце III в. н. э. грозная тень неотвратимой катастрофы уже нависла над всей социально-политической системой империи. Господство родовой знати сменилось преобладанием денежной аристократии, выросшей из сословия всадников или из удачливых вольноотпущенников, богатевших на грабеже провинций, на откупах и земельной спекуляции. В руках этой новой знати концентрировались обширные угодья, для эксплуатации которых применялся труд рабов. Но с переходом императорского Рима от завоеваний к обороне иссякли источники пополнения основной рабочей силы, результатом чего и явилось усиление эксплуатации наличных рабов. В провинциях все чаще вспыхивали восстания обездоленных. Надвигался кризис рабовладельческого способа производства. Непрерывное проникновение «варварских» племен создавало угрозу существованию римского государства. Формы древнеримских магистратур, номинально продолжавшие жить в учреждениях империи, выродились в громоздкий бюрократический аппарат. Апатия сковала интеллектуальные силы общества, развращенного хроническим пресмыкательством перед властями и потерявшего вкус к общественной деятельности.

Официальная религия Рима, представлявшая собой скорее юридическое установление, чем форму идеологии, всегда была одним из важнейших оплотов римской государственности. Римский пантеон, непрерывно пополнявшийся божествами, которым поклонялись покоренные народы, в конце концов оказался возглавленным божеством, олицетворявшим самую империю. При этом культ богини Рима сопровождался общеобязательным почитанием обожествленной особы очередного диктатора. Такая религия, ограниченная формами чисто внешнего вероотправления, и не пыталась ответить на те больные вопросы, которые в атмосфере социального распада, идеологического разброда и всеобщей неудовлетворенности неизбежно волновали многих. В этих условиях в городах и в армии стали быстро распространяться различные восточные верования и этические учения, проникнутые мистикой и овеянные привлекательной таинственностью своих замкнутых культов.

Положение резко изменилось, когда над всеми восточными культами возобладало христианство, корнями своими уходившее в иудейский монотеизм. Учение это объявило империю Рима основным источником зла и нечестия и сделало борьбу с «языческой» римской государственностью одной из своих непосредственных задач. Единобожие непримиримо восставало против почитания каких-либо иных божеств, не исключая богини Рима или священной особы императора, воплощавшего идею империи. Этим наносился опасный удар одному из важнейших имперских установлений, созданных с целью консолидации разношерстного римского мира. Христианство тем более превращалось в его грозного противника, что, провозгласив идею любви и братства (а также равенства рабов и свободных), оно обращалось ко всем страждущим и обремененным, объединяя их в хорошо организованные общины. Выступая первоначально как «...религия рабов и вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов» [Ф. Энгельс. К истории первоначального христианства. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд., т. 22, стр. 467.], раннее христианство оказалось прибежищем революционно настроенных сил.

Будучи не в силах противопоставить растущему влиянию христианства собственную идеологическую программу, власти прибегали к прямым репрессиям, карая мучительной смертью тех, кто отказывался хотя бы формально выполнить обряд, предписываемый ритуалом официальной религии. Не случайно наибольшей силы и организованности такие гонения достигали именно при тех императорах, которые с точки зрения интересов поздней империи стояли на высоте своих задач.

За предшествующие два столетия удельный вес восточных провинций в экономической, политической и культурной жизни империи неуклонно возрастал. На северо-восточном побережье Африки и в Малой Азии была сосредоточена не только основная масса населения, но и основные экономические ресурсы римского мира. Неисчислимы были богатства материальной и духовной культуры Востока, неисчерпаем источник его влияния на общественную и государственную жизнь империи. Завоевав Восток, Рим в конце концов оказался подавленным его могучей инерцией.

В результате очередной гражданской войны, последовавшей за отречением Диоклетиана, империю возглавил Константин (306—337 гг.), продолжавший политику своего предшественника, но за одним важным исключением. Убедившись в том, что лишенная мистической таинственности официальная религия Рима не импонировала Востоку, Константин в отличие от Диоклетиана узаконил (313 г.) популярное там христианство и стал готовить превращение его из врага государственной власти в ее союзника. Этим актом Константина, как и постройкой им собственной столицы на берегу Мраморного моря, открылась первая страница новой эпохи в истории европейской архитектуры. При этом если легализация христианства создавала предпосылки для возникновения церковного здания как архитектурного типа, эволюция которого надолго стала определяющей для развития архитектуры христианского мира, то основание Константинополя предопределяло раздвоенность этого развития.

Императорская власть нуждалась не только в унификации официальной идеологии, но и в идеологическом обосновании своих притязаний на божественное происхождение. В соответствии с этой задачей на всем протяжении IV и V вв. шаг за шагом формируется официальное правоверие. В результате неутомимой писательской деятельности богословов и директивных решений ряда «вселенских соборов», не без прямого вмешательства властей, именно в это время складываются основы церковной традиции, устанавливаются догматы христианского вероучения, организуется иерархия священнослужителей и разрабатывается пышный ритуал богослужения.

Процесс сложения христианского культа и его обрядов уже в конце IV в. зашел так далеко, что позволил императору Феодосию I (379—395 гг.) вовсе запретить язычество и объявить христианство государственной религией, обязательной для всех (380—382 гг.). В то же время обнаружилась тенденция рассматривать малейшие отклонения от предписанной системы воззрений как государственное преступление. Это лишило христианство его прежнего революционного содержания, и социальный протест поневоле приобрел характер преследуемой законом религиозной ереси.

На рубеже IV и V вв. на всей территории империи возникла потребность в огромном числе церковных зданий, не только готовых вместить всех обращенных в христианство язычников, но своей пространственной организацией и архитектурно-художественным обликом способных служить новым идеологическим задачам архитектуры.

Раздел Римской империи (395 г.) совпал с началом массового проникновения германских племен в её плохо защищенные пределы. Феодосию I удавалось силой оружия и дипломатией отводить непосредственную угрозу от восточной половины государства, но его преемники были уже бессильны воспрепятствовать продвижению готов на запад. Там родственные готам племена, давно покинувшие свои становища и устремившиеся на юго-запад, образовали ряд «варварских» королевств. Новые земельные отношения, складывавшиеся в итоге «варварского» завоевания и замены римских правовых норм пестрой племенной традицией, неизбежно определяли и характер нового общества, возникавшего на обломках старого. Начинался сложный и долгий процесс феодализации Европы, завершившийся лишь в XI в. Этот процесс становления феодализма и определяет хронологические рамки раннего средневековья.

В самой Италии к концу V в. нашествия вестготов, гуннов и вандалов сменяются завоеванием страны остготами, король которых, знакомый с византийской культурой, еще пытался сохранить старый порядок в управлении, восстановив некоторые римские учреждения. Однако Италия, возвращенная после смерти Теодориха Византии, со второй половины VI в. снова оказалась во власти германцев, на этот раз лангобардов, и надолго погрузилась в хаос кровопролитных усобищ анархии и упадка. Только Рим, Равенна и крайний юг страны избежали полного одичания. Над всей Западной Европой сгустились сумерки «темных веков», скудно освещаемые немногочисленными литературными источниками и редкими памятниками материальной культуры.

В несколько меньшей степени это относится к Галлии. В начале VI в. она оказалась захваченной германскими племенами франков, которые вторглись с низовьев Рейна и Мааса в долину Луары. Из всех «варварских» государств наибольшее значение приобрело именно государство франков, возникшее в самой романизованной провинции Запада. Оно унаследовало чрезвычайно развитую цивилизацию, в особенности к югу от Луары, — плод многовекового синтеза римских государственно-политических начал и культурной традиции галльских племен. Начавшаяся с приходом франков «варваризация» этой галло-римской цивилизации неизбежно сопровождалась, однако, и «романизацией» самих франков.

В экономической, общественной и культурной жизни завоеванной Галлии почти пять столетий (VI—X вв.) длился сложный процесс слияния древнегерманских форм хозяйствования и быта с угасавшей римской традицией. Процесс этот, шаг за шагом отражавшийся в эволюции материальной и духовной культуры раннесредневековой Франции, завершился именно в этой стране сложением феодализма в его наиболее законченных формах.

В эту эпоху становления феодализма обезлюдели лишенные своей экономической базы римские города, замерла их былая общественная жизнь, заглохли римские дороги и приостановился прежний хозяйственный и культурный обмен. Изолированные и рассеянные поместья превратились в замкнутые очаги натурального хозяйства, удовлетворявшие собственными ресурсами нехитрый спрос сельского населения. Мелкая монета совершенно исчезла из обращения. Только на юге Европы, где традиции античности были очень глубоки, кое-где возникала спорадическая торговля. Разгул безвластья, постоянные усобицы и жестокий произвол сильных наряду с крайне низким уровнем хозяйствования и культуры лишили общественную жизнь какой-либо устойчивости и надолго затормозили экономическое развитие Западной Европы. В IX в. к этим хроническим бедствиям добавились опустошительные набеги венгров и норманнов. Дым пожарищ, застлавший долины Европы, казалось, не развеется никогда. Почти сплошь деревянные поселения легко становились добычей пламени.

Упадок римского строительного искусства, вызванный отсутствием сколько-нибудь крупных строительных предприятий, привел уже в V в. к утрате прежних навыков обработки камня, к вырождению каменных конструкций, особенно сводостроения. За исключением крайнего юга Галлии, деревянное зодчество с тем большей легкостью приходило на смену каменной архитектуре римской античности, что рядовое строительство велось почти исключительно в сельских местностях. Основная масса сельского населения, особенно там, где римские виллы были редки, возводила обычные для своего времени фахверковые сооружения с двумя рядами столбов, на которых покоилась покрытая соломой кровля. Раскопки обнаружили остатки множества таких построек, напоминавших сараи с открытым очагом, рассеянных от Ютландского полуострова и Скандинавии до Нормандии. Южнее встречались и рубленые сооружения. С ростом благосостояния отдельных хозяйств скот выводился в стойла. Возник ряд типов хозяйственных дворов, застроенных по периметру жилищем, конюшнями, амбарами и стойлами.

В отличие от Византии архитектура раннего средневековья на Западе не была продолжением античного зодчества. Перед лицом новых функциональных задач ей во многом пришлось начинать сызнова, буквально с развалин того, что некогда было триумфом римского строительного искусства. Тем не менее уже к середине XII в. она сумела прийти к гармонически уравновешенным архитектурным системам.

Едва ли не самым стойким источником вдохновения средневековых строителей на Западе было обращение к формам и приемам деревянного зодчества, к наследию северной строительной культуры, традиции которой в массовом строительстве никогда не угасали. Это влияние народного деревянного строительства на формообразующий процесс сказалось не только в привязанности к прямоугольным в плане, вытянутым в длину сооружениям и к вертикальным акцентам, не только в предпочтении композиции как бы сдвинутых один к другому отдельных объемов, но и в самом возникновении идеи применения принципа каркаса к каменной конструкции.

Этот процесс творческого слияния римских и германских строительных приемов в народном зодчестве раннего средневековья был последовательно отражен эволюцией здания церкви как архитектурного типа.

Характер производительных сил феодализма вызвал развитие в нем центробежных тенденций при хронической слабости центральной власти. Империя Каролингов не имела даже постоянной столицы. В беспорядочном мире раннего средневековья единственно церковь сохраняла некоторую стройность и устойчивость организации, казавшейся своеобразным продолжением римской системы. Римское административное деление, введенное Диоклетианом, продолжало жить в форме церковных епархий (диоцезов), возглавлявшихся епископами.

С падением в V в. Западной Римской империи Рим, утратив значение административной и политической метрополии, сразу же приобрел характер религиозного центра Европы, где сходились нити управления разветвленной и сравнительно дисциплинированной церковной организации. В качестве первосвященников западного христианства римские епископы (папы) уже в VI—VII вв. разработали целую систему догматических воззрений, которыми не только устанавливалась форма католического правоверия, но и предусматривалась структура церковной организации, ее иерархия. Церковь, будучи сама крупнейшим феодалом, земельные владения которого не распылялись завещаниями и не утрачивались в войнах, а умножались новыми дарениями и относительно прогрессивным хозяйствованием, употребляла все своё идеологическое влияние для укрепления феодальной системы.

На протяжении V—X вв. в орбиту феодализма и католической церкви, через завоевания и миссионерскую деятельность, вовлекались новые территории и племена, особенно на севере и на востоке, тогда как на юге и на западе официальная религия при энергичной поддержке светских властей окончательно вытеснила «еретическое» арианство большинства германцев.

Важнейшую роль в унификации складывавшейся культуры сыграла церковь, монополизировавшая образование в грубом и невежественном обществе. Грамотность была синонимом знания латинского языка, который один только открывал все замки средневековой учености. Латинский язык был единственным и общеобязательным языком богослужения и литературы, языком культурного наследия римской античности, языком текущей официальной переписки и документации. В таких условиях латынь сразу же превратилась в фактор культурного единства раннесредневековой Европы, подобно тому как греческий язык объединил цивилизацию разноплеменной Византии.

Не менее важным фактором идеологической консолидации всего культурного многообразия «варваризованной» Европы с ее племенной и феодальной раздробленностью было единство догмы и слагавшегося предания, единство формы католического богослужения, особенностям которого и оказалась подчиненной довольно единообразная организация внутреннего пространства здания церкви. В раннем средневековье церковь проникала во все поры общественной и личной жизни человека. Все были обязаны регулярно посещать церковь. Системой священных формул и обрядов сопровождались все важнейшие события человеческой жизни: рождение, брак, болезнь, смерть. Верующего обязывали периодически исповедываться в своих грехах, что отдавало его подчас не вполне невинные тайны во власть церковной администрации. Все преступления, кроме государственных, даже убийство, сплошь да рядом были предметом церковного правосудия. Настолько безраздельной вплоть до конца XII в. была эта власть религиозно обусловленной идеологии, что даже выдающиеся прогрессивные мыслители средневековья говорили, писали и действовали на религиозных основах. Человек не мыслил себя вне церкви. Быть вне церкви — значило быть вне общества, вне закона.

Легко понять, какую огромную роль в подобных условиях должно было играть здание церкви. Ведь именно в нем осуществлялось все многообразие идеологических и социальных функций тогдашнего общества. Языческий храм был замкнутым жилищем божества, и богослужение происходило вне его стен. Напротив, религиозная жизнь христиан была сосредоточена именно в стенах церкви.

Непререкаемый авторитет церкви поддерживала самая форма вероотправления, которая была рассчитана на психику, скованную страхом и мятущуюся между отчаянием и надеждой. Этим была обусловлена театрализация ритуальных действий, превратившихся в воспринимаемые непосредственно и независимо от своего символического содержания магические формулы и таинственные обряды. На протяжении всего средневековья увеличивался репертуар впечатляющих инсценировок евангельских рассказов, которые разыгрывались духовенством в полумраке церковных интерьеров. Таинственные манипуляции, совершавшиеся в процессе литургии под аккомпанемент грегорианского пения, в дыму кадильниц и в мерцании свеч, на торжественном возвышении, притом в глазах новообращенных «варваров», просвещенными людьми, владевшими истиной и властью, в представлении завороженных зрителей магически обращали хлеб и вино в «плоть и кровь» христову, в «причастие», в котором наивное суеверие видело важнейшее средство спасения от «вечных мук».

Если к сказанному добавить, что церковное здание, как и тяготевшие к нему постройки, служило физическим и моральным убежищем в тревожные дни, было единственным залом общественных собраний и зрелищ, школой грамоты, больницей, привлекавшей толпы тех, кто в те времена искал чудесных исцелений, трибуной не только небесного правосудия, но и земного суда, то монопольная общественная роль этого универсального здания в раннесредневековый период станет еще более очевидной.

Постройка ранних церквей предпринималась епископами, как руководителями общины верующих. В самом Риме, резиденции главного епископа западного христианства, строительная инициатива пап продолжала господствовать на протяжении всего раннего средневековья. Но вне Италии, где даже сравнительно крупные римские города и колонии, служившие центрами епархий, в V—IX вв. обнищали и пришли в упадок, центр тяжести храмостроения лежал в монастырском строительстве.

Обязательный труд, хорошо организованный в условиях натурального хозяйства (монастыри первые перешли к многополью), обогащал монастырские хозяйства. Земельный фонд, а вместе с ним и число зависимых от монастырей крепостных росли благодаря частным дарениям и завещаниям. Число монахов пополнялось не только за счет знатных людей. Шли в монахи и люди скромного происхождения, причем многим из них удавалось добиться высокого положения. Однако простой народ уходил в монастыри далеко не по соображениям одного лишь благочестия: сравнительно спокойная атмосфера монастырской жизни, ее обеспеченность и безопасность казались заманчивыми, тем более, что строгости устава значительно смягчались самой жизнью, что и вызывало периодические реформы монастырского устава с целью восстановления его первоначальной строгости. Нищета, бесчеловечная эксплуатация, постоянный страх, призрак голода и смерти, неусыпно сопровождавшие дела и дни простого люда, — все это толкало многих искать в монастырях не столько «душевного спасения», сколько вполне реальной защиты от внешнего мира.

Со временем классовая дифференциация в монашеской среде обострилась, и выходцы из знати стали откровенно эксплуатировать монахов из народа. Презрев свои обеты, эта черная аристократия нередко предавалась буйным светским развлечениям— охоте, пьянству, разврату, а аббаты превращались в заурядных феодалов, от которых стонало не только зависимое крепостное население, но и сами монахи.

При всём этом в своей массе монастыри в течение всего средневековья оставались наиболее мощными хозяйственными объединениями. Правда, еще не вполне централизованный в раннее средневековье бенедиктинский орден не мог проводить единой экономической политики, но существовало положение, согласно которому не менее одной трети доходов каждого монастыря должно было расходоваться на храмостроение, которое наряду с благотворительностью, уходом за больными и перепиской текстов считалось делом наиболее богоугодным.

Королевская власть, заинтересованная в проникновении консолидирующего влияния церкви во все глухие углы своей «сельской» империи, поддерживала прежде всего не городское, а именно монастырское строительство, которое со временем и покрыло всю территорию средневековой Европы сетью монастырей, многочисленными зданиями монастырских филиалов (приорств) и часовен (ораториев).

Бенедиктинский устав не предписывал какого-либо определенного типа церковного здания. Не существовало первоначально и никакой символики в композиции христианского храма. Тем не менее уже в раннее средневековье опыт выработал не только типы таких утилитарных строений, как хозяйственные сооружения, госпитали, залы капитула, странноприимные дома, трапезные и дормитории, но и тип бенедиктинской церкви.

Хотя самое строительство церквей и осуществлялось главным образом мастерами из мирян, монастырское руководство сказывалось как на композиции плана церковного здания, так и на характере убранства. Так, в X в. сложилась традиционная схема трёхнефной базилики с планом в форме латинского креста, с трансептом и тремя апсидами, из которых центральная достаточно удлинена, чтобы вместить хор монахов. Боковые апсиды отделялись от центральной аркадами. Западный конец церкви, где помещался вход для мирян, обычно фланкировался двумя башнями. Вход для монахов предусматривался в южном плече трансепта.

Важнейшее значение имел восточный конец, где почти непрерывно шло богослужение и монахи проводили большую часть своего времени.

С теми или иными отклонениями этот тип монастырской церкви, явившийся результатом сложной предшествующей эволюции и в то же время послуживший отправной точкой для дальнейшего развития, повторялся к концу первого тысячелетия н. э. во всей Западной Европе.

Добавить комментарий

CAPTCHA
Этот вопрос задается для предотвращения попыток автоматической регистрации