Глава «Романская архитектура. Введение», «Всеобщая история архитектуры. Том 4. Архитектура Западной Европы. Средние века». Автор: Саркисиан Г.А.; под редакцией Губера А.А. (ответственный редактор), Колли Н.Д., Максимова П.Н., Маца И.Л., Нельговского Ю.А., Саркисиана Г.А. Москва, Стройиздат, 1966

Термин «романская архитектура» был введен в научный обиход в 1825 г. французским археологом Арциссом де Комон как определение западноевропейского зодчества, непосредственно предшествующего готике *. В современном понимании этот термин охватывает всё многообразное строительство на территории Западной Европы с начала XI в. до возникновения архитектуры «готической». «Романской» эта архитектура была названа потому, что в ней увидели возрождение некоторых римских конструкций и форм (цилиндрические и крестовые своды, полуциркульные арки, бутобетонное ядро стен и опор с облицовкой тесаным камнем и т. д.), а также потому, что она возникла на территории, населённой народами, говорящими на языках «романской» группы.

[* Под «готической» архитектурой публицисты и художники итальянского Возрождения подразумевали архитектуру, возникшую после падения античности, хотя собственно «готическим» мог быть назван разве только мавзолей остгота Теодориха в Равенне. То, что ныне именуется «готикой», они называли «современной французской манерой» (opus francigenum), противопоставляя ей возрождавшуюся в Италии классику. В дальнейшем, вплоть до появления термина «романская архитектура», всё зодчество средневековой Европы, в отличие от архитектуры Ренессанса, называлось «готикой».]

То и другое верно лишь весьма относительно.

Сходство некоторых конструктивных приемов еще не делает романскую архитектуру производной от римской, поскольку, при всей своей важности как средство решения различных пространственных задач, далеко не одни конструкции создают такую законченную в себе архитектурную систему, как романская. К тому же целый ряд чисто конструктивных приёмов в системе опор и сводов строители романской эпохи создали независимо от римского наследия.

Уже в предшествующий период прямой противоположностью римским композициям явилось беспокойное сочетание объемов в архитектуре Каролингов. Только в интерьерах ранних базилик самого Рима сравнительно долго сохранялось античное восприятие пространства.

В сложных условиях становления западноевропейского феодализма перед строителями постоянно возникали трудные пространственные и тектонические задачи, особенно в сфере храмостроения, типологически не имевшего примеров в античности, и то, что было создано ими к исходу первого тысячелетия нашей эры как в самом сердце бывшей империи Карла Великого, так и на юге Европы, знаменовало собой не столько возрождение римской строительной культуры, сколько рождение новой самостоятельной архитектурной системы. Вдохновение ее создателей питалось никогда не умиравшими в народной строительной практике композиционными традициями деревянного зодчества и достижениями восточной архитектуры, во всяком случае не меньше, чем поросшими травой шедеврами римской инженерии.

Лингвистическое определение романской архитектуры также едва ли правомерно. Готическая архитектура возникла на территории, где господствует язык романской группы, но названа она именем племени германского происхождения. На латинском Юге, где всегда преобладали языки романской группы, действительно сложилась, хотя и не без влияния Востока, по своим конструкциям прогрессивная ломбардо-каталонская архитектура. Однако лишь в результате синтеза её конструктивных достижений и пространственных построений архитектуры «германского» (каролингского) Севера возникла в XI в. законченная в себе романика, представленная и за пределами «романских» стран целым рядом выдающихся памятников.

Важнейшим признаком, отличающим романскую архитектуру от каролингской, французские исследователи справедливо считают наличие каменного перекрытия. Однако в XI—XII вв. во многих странах, не исключая территории самой Франции, не раз возводились сооружения, хотя и снабженные стропильным перекрытием, но во всем остальном вполне романские. Вдаваясь в другую крайность, немецкие авторы (Франкль, Клазен и др.) настолько переоценивают значение каролингских композиций, что склонны считать романику простым продолжением архитектуры Каролингов.

Композиционное и конструктивное многообразие романской архитектуры допускает только общую характеристику её как тектонической системы, в которой функционально организованное пространство отчётливо выражено комбинацией сдвинутых один к другому объёмов различной высоты, конструктивно объединенных взаимосвязанностью опор и перекрытия и уравновешенных башней-фонарем или куполом над средокрестием. Повсюду господствуют массивные конструкции сводов и опор, полуциркульные очертания арок и наряду с тектоническим декором абстрактно-геометрический и растительный орнамент, а также фантастическая и повествовательная скульптура, украшающая тимпаны порталов, капители опор и архивольты арок.

Переход от архитектуры эпохи Каролингов к романской выражен действительно менее отчетливо, нежели переход от романской архитектуры к готической. Общеисторические причины, вызвавшие быстрое развитие городов и обмирщение идеологии, привели к революционному становлению архитектурной системы готики, пространственные, конструктивные и архитектурно-художественные особенности которой явились прямой противоположностью романике — архитектуре монастырской по преимуществу.

Между строительством времени Каролингов и романской архитектурой такой противоположности не было. Тем не менее внезапное убыстрение в XI в. до того крайне медленной эволюции архитектуры и создание на протяжении жизни двух-трех поколений удивительно целостной и плодотворной архитектурной системы — бесспорное свидетельство наступившей зрелости феодализма и становления на его базе нового общества. Рождение романской архитектуры явилось, таким образом, функцией самоопределения новой цивилизации, возникавшей из многовекового хаоса смешения племен, языков, материальных культур и верований. Поэтому, со всеми необходимыми оговорками, начало второго тысячелетия и может быть принято условно за время возникновения собственно романской архитектуры.

В начале XI в. бургундский монах Рауль Глабер записал свои знаменитые слова: «По прошествии трёх лет после тысячного года почти по всей земле, и особенно в Галлии и в Италии, стали перестраивать церкви. Говорили, что мир, скинув с себя рубища старости, оделся белым покровом церквей».

Романтическая историография XIX в. объясняла эту вспышку строительной деятельности якобы резким подъемом религиозного энтузиазма масс в связи с критическим «тысячным» годом. Однако близость «конца света» должна была бы привести скорее к параличу всякой строительной инициативы. Но наука подтвердила повсеместный характер бурного возрождения строительной активности, начавшегося, впрочем, несколько раньше «тысячного» года.

Одиннадцатое столетие было в действительности временем пробуждения феодальной Европы от долгого и беспокойного сна. Господство натурального хозяйства в IX—X вв. исключало ещё образование необходимой экономической базы, которая одна только и могла обеспечить жизнеспособность разноплеменной военно-административной империи Карла Великого, и феодализация её, прогрессировавшая неудержимо и быстро, вела к возникновению в недрах рыхлого государства франков множества практически независимых от центральной власти больших и малых княжеств и графств.

В первой половине IX в. распри среди наследников Карла Великого завершились разделом его империи (843 г.) на три больших феодальных объединения: к западу от Рейна (будущую Францию), к востоку от него (будущую Германию) и собственно «империю», включавшую Италию [На официальном языке XI—XII вв. под «Италией» подразумевали долину реки По.] и территорию по течению Рейна и Роны от Атлантики до Средиземного моря. Однако первоначальное бессилие королевской власти и в этих государственных объединениях способствовало дальнейшему росту политической раздробленности и упадку обороноспособности. В то время как процесс феодализации Западной Европы близился к завершению, её производительные силы оказались намертво скованными беспрестанными набегами норманнов, венгров и арабов. «Через пятьдесят лет после смерти Карла Великого франкское королевство столь же беспомощно лежало у ног норманнов, как за четыре столетия до того Римская империя лежала у ног франков» [Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд., т. 21, стр. 152.].

Дружины скандинавских пиратов (викингов) на своих лёгких судах проникали из Атлантики вверх по течению рек в самое сердце Европы, опустошая и сжигая на своём пути поселения, церкви и монастыри. Даже города, как Ахен и Париж, становились добычей их воинственной предприимчивости. Пять раз они сжигали древнее парижское аббатство Сен Жермен де Прэ, а в 844 г. достигли даже Тулузы.

То, что было недосягаемо для судов северян, оказывалось доступным дикой коннице венгров, разорявших целые области на юго-востоке Европы с не меньшей последовательностью, чем это делала на северо-западе «ярость норманнов».

Тревога никогда не покидала и средиземноморское побережье распавшейся империи, где терроризированное население жило в постоянном ожидании очередного набега арабов Пиренейского полуострова и в особенности берберийских пиратов Африки, грабивших прибрежные города и монастыри и угонявших в рабство молодых женщин и детей.

В условиях нескончаемых усобиц безнаказанный произвол феодалов разорял и без того нищее хозяйство закрепощенного населения. Дороги и переправы очутились во власти разбойничавшего рыцарства, и паралич путей сообщения еще более дифференцировал раннесредневековую Европу, раздробившуюся в X в. на тысячи замкнутых в себе мирков, косневших в страхе, невежестве и суеверии. Естественный рост населения приостановился, поскольку этот безысходный круг бедствий замыкался чуть ли не ежегодными недородами и регулярными вспышками эпидемий. Доведенные до отчаяния массы не раз искали выхода в восстаниях против своих угнетателей. Но разрозненные и плохо организованные восстания эти неизменно подавлялись с жестокостью, неистовой и свирепой.

Упомянутый Глабером «тысячный» год и был одной из тех критических дат, к которым «вульгарное» догмотворчество приурочивало ожидавшуюся народом катастрофу «конца света» и «страшного суда». Но тысячный год миновал без того, чтобы его отметили какие-либо чрезвычайные события. Более того, ещё во второй половине X в. наметилась некоторая стабилизация в общественной и политической жизни.

В 987 г. по воле франкской знати королевский престол будущей Франции занял Гуго Капет, положивший начало систематическому объединению страны. Поддержанным церковью, заинтересованной не только в укреплении феодальной системы, но и в безопасности дорог, первым Капетингам удалось несколько обуздать феодальную анархию и создать этим предпосылки для относительной нормализации экономического развития и общественной жизни.

То же было и в будущей Германии, где короли саксонской династии (919—1024 гг.), организовав сильное войско, положили конец набегам венгров, а также распрям князей и прелатов.

Слив в своей «империи» собственную страну с Италией, Оттон I начал грабительскую экспансию и на славянский Восток, в то время как перешедшие в христианство венгры в середине X в. образовали собственную государственность и приобщились к феодальной системе Западной Европы.

Миновала и норманнская угроза. По договору (911 г.) с одним из последних Каролингов опасные «люди Севера» получили во владение земли, примыкавшие к устью Сены, и, образовав здесь собственное феодальное герцогство — Нормандию, отказались от набегов в глубь страны. Отсюда в XI в. норманны распространили свою власть на соседнюю Англию, а несколько раньше завоевали даже Сицилию и Южную Италию. С начала XI в. дружины викингов уже не покидали берегов своей суровой родины в поисках добычи, — вся Скандинавия, в том числе и особенно опасная Дания, к 1000 г. обратилась в христианство и перешла к оседлости.

На Пиренейском полуострове смерть выдающегося арабского полководца Альмансора (1002 г.), победы которого поставили было под угрозу самое существование христианских княжеств в отрогах Пиренеев, облегчила задачу дальнейшего освобождения страны. Распадавшийся кордовский халифат повторял судьбу империи Карла Великого. Два последующих столетия в истории Испании — это летопись беспрерывного отхода арабов к югу. Берберийские «сарацины» были в 1005 г. разбиты в Мессинском проливе соединенным флотом Генуи и Пизы. Таким образом, арабская угроза также оказалась устраненной.

Общее успокоение способствовало росту производительных сил в системе созревавшего феодализма, а вместе с тем и оживлению строительной деятельности. В это время возникали новые поселения закрепощенного крестьянства, тяготевшие либо к замкам феодалов и усадьбам менее значительных владетелей, либо к монастырям, численность которых в XI в. неизменно возрастала. Но если в рядовом хозяйственно-бытовом строительстве, за исключением районов, примыкавших к Средиземному морю, и в это время преобладали простейшие рубленые и главным образом фахверковые постройки, мало чем отличавшиеся от аналогичного строительства времени Каролингов, то в архитектуре замков, бывших одновременно и функцией, и фактором развития феодализма, выявились новые важные особенности. Жилища феодалов, в прошлом деревянные и укрепленные преимущественно рвами и палисадами, с XI в. одно за другим сменяются «донжонами», т. е. башнеобразным каменным жилищем-крепостью. Однако при всей толщине своих стен, лишенные каменных покрытий донжоны легко становились добычей огня — этого главного оружия осаждающих в то раннее время. Только крестовые походы XII— XIII вв. внесли принципиально новые черты в стратегическую и конструктивную характеристику феодальных замков. Однако хронологически это относится уже ко времени господства готической архитектуры.

Подобно большинству исторически слагавшихся архитектурных систем, романская архитектура как совокупность взаимосвязанных функциональных, конструктивных и художественно-идеологических признаков возникла, развилась и получила свое наиболее законченное выражение в определенном архитектурном типе — в данном случае в здании монастырской церкви. Следует, однако, помнить, что обширное строительство церквей в XI—XII вв. свидетельствовало не столько о религиозном воодушевлении, сколько о развитии экономики и связанном с ним пробуждении общественной жизни, которая в то время во всех проявлениях творческой деятельности народа, не исключая архитектуры общественных зданий, была всё ещё скована замкнутым кругом господствовавшей идеологии. Возникавшие в результате такого положения архитектурные формы были результатом исторической необходимости. Иными они в тех условиях и не могли быть.

Большие материальные средства, организованность и неизменно возраставшее с конца X в. влияние бенедиктинских монастырей на общественно-политическую жизнь обеспечили им руководство развернувшимся храмостроением. Клюнийская реформа, названная так по имени основанного в 910 г. в Бургундии первого реформированного монастыря Клюни и осуществленная в X в., не только восстановила первоначальные строгости бенедиктинского устава, но и ввела централизацию ордена, подчинив руководству аббата Клюни все реформированные бенедиктинские монастыри Европы. В Клюни на регулярных съездах представителей всех монастырей планировалась деятельность ордена, в том числе и строительная. Аббаты Клюни чеканили свою монету и занимали ведущее положение не только в идейной, но и в политической жизни своего времени.

В процессе обширного орденского строительства количественно и качественно росли кадры мастеров-строителей, создавались новые, более эффективные конструкции, изучались особенности различных строительных материалов и конструктивных систем, находились наиболее удачные решения композиционных задач. Не в последнюю очередь влиянию монастырской дисциплины труда обязано было возрождение утраченной при Каролингах культуры обработки камня — важнейшей технической предпосылки возникновения романской архитектуры. Бенедиктинцы в то же время разрабатывали пространственные композиции, наилучшим образом соответствовавшие функциям монастырской церкви. Из всего многообразия местных строительных традиций отбиралось и синтезировалось лучшее, причем создавались типологические ряды не только церковных зданий, но и производственных сооружений, формы которых надолго остались законополагающими.

Насаждая свои типы монастырских построек, клюнийцы, как правило, учитывали особенности местных композиционных приёмов и характер материалов: планы бенедиктинских церквей довольно однообразны, но объемы и убранство разнятся в зависимости от местности. В типе монастырской церкви, который сложился под влиянием клюнийцев, выражена как бы равнодействующая центробежных и центростремительных сил, сталкивавшихся в процессе развития западноевропейского феодализма на всем протяжении раннего средневековья: интегрирующих тенденций господствующей идеологии, с которыми перекликались централизаторские устремления светской власти, и дифференцирующих последствий феодальной раздробленности и влияния могущественного в средние века «духа местности».

В развитии прогрессивного направления романской архитектуры значение Клюни тем более велико, что именно реформированный бенедиктинский орден, насаждая в одичавшем и грубом обществе все формы художественной деятельности, воплотил в монастырской романике, апофеозом которой и явилась законченная на пороге готики, третья по времени орденская церковь Клюни, подлинный синтез романского искусства, не исключавший и музыки. Функционально обусловленная организация внутреннего пространства храма соответствовала установившейся в ІХ—X вв. монастырской литургии с ее хоровым пением и процессиями. В отличие от раннехристианских общин между пастырем и паствой вырастала как бы стена. Вытянутый в длину и однообразно расчлененный неф, заключавший в себе общину верующих, противостоял торжественной пышности восточного конца, занятого духовенством и как бы обращенного к «потустороннему миру». Именно у подножия апсид располагались монастырские кладбища. Самое строительство церкви обычно начиналось с восточного конца, внешние и внутренние формы которого и получали наиболее богатое убранство. Непрерывно возраставшее значение клира привело к плану в форме латинского креста в результате развития трансепта и предшествующего апсиде хора, т. е. элементов восточного конца романских церквей.

Но к такому плану привела не преднамеренная символика, а функционально обусловленное развитие внутреннего пространства монастырской церкви.

Западный конец имел несравненно меньшее значение. Только по мере прогрессивного развития средневекового общества и эволюции городов, где потусторонние интересы стали быстро замещаться земными, здания церкви, как бы отворачиваясь от кладбищ, обращаются лицом к живым: акцент с восточного конца переносится на западный.

Но в раннее время алтарный конец монастырской базилики приобрел тем большее значение по сравнению с нефом, что умножилось число расположенных в хоре и трансепте дополнительных алтарей. С моральной и материальной выгодой для себя церковь эксплуатировала фанатические предрассудки толпы, и развившийся на их основе культ мощей и реликвий самым непосредственным образом отразился на композиции плана восточного конца монастырской церкви. Возникли капеллы для дополнительных алтарей и кольцевой обход вокруг хора, которым со временем соединили боковые нефы с целью лучшей пространственной организации как ритуальных процессий, так и потока паломников.

Всё ещё сравнительно низкий уровень строительной техники обусловил ту подавляющую грузность конструкций и ту суровую сумрачность интерьеров, которые, при всем богатстве полихромных росписей и пластического декора, оказались как бы созвучными характеру господствовавшей идеологии. Было правильно замечено, что в то время как готическая архитектура тянула ввысь, романская ставила на колени. «Тяжелым молчанием» назвал её великий знаток языка камня — Огюст Роден.

Сравнительно быстро рост производительных сил феодализма, сменивший в начале XI в. недавнюю застойность западноевропейской экономики, привел к оживлению рынков, к возрождению старых городов и возникновению новых. Установившаяся к этому времени относительная безопасность дорог способствовала не только торговому обмену между изолированными до того хозяйствами, но и бурному развитию паломничеств, принявших массовый характер.

Паломничества расширяли горизонт общества, помогали ему лучше понять окружающий мир и, отучая от прежнего страха, приучали любить и ценить жизнь. В XII в. этот процесс обмирщения воззрений получил новый импульс благодаря крестовым походам, оттянувшим на Восток, с его древней и красочной цивилизацией, как разрушительную энергию продолжавшего разбойничать рыцарства, так и ту неутолимую жажду новых впечатлений, которая сменила недавнее благочестие рядовых паломников.

Влияние монашества стало падать, а вместе с тем сужалась и материальная база монастырей. Круг развития романской архитектуры завершался. К началу XIII в. городские соборы и приходские церкви заняли ведущее в прошлом место монастырских базилик.

Однако переход этот к новой архитектурной системе был бы невозможен без предшествовавшей ему быстрой эволюции одного из направлений романской архитектуры.

Обусловленные социально-политическими отношениями феодального общества, формой и содержанием господствовавшей идеологии и уровнем строительной техники своего времени, общие закономерности тектонической системы романской архитектуры, как и основы её объёмно-пространственной характеристики, не исключали в то же время и местных особенностей на территории возникших к XI в. государственных образований.

Особенности эти определялись, однако, не столько географическими и климатическими различиями или свойствами наличного материала, сколько условиями общественно-политического развития той или иной страны, характером наличной культурно-исторической подосновы и прежде всего унаследованной архитектурно-художественной традицией и строительными навыками.

В ходе сложного и противоречивого политического развития Западной Европы в XI—XII вв. сразу же обозначились две тенденции: прогрессивная, рано поставившая отдельные народы на путь национального самоопределения (Франция, Испания, Англия), и консервативная, надолго задержавшая национальное развитие ряда стран (Италия, Германия). В первом случае средневековое общество быстро и конструктивно завершило феодальный цикл своего развития, и феодализм, в относительно короткий исторический срок достигнув своей зрелости, пришел к распаду феодальных отношений. Во втором случае процесс этот по ряду причин затянулся надолго.

Этим двум тенденциям общеисторического развития и соответствовали два основных направления романской архитектуры.

Вся предшествующая история Франции сделала её, по определению Ф. Энгельса, «средоточием феодализма». Именно во Франции, раньше чем где-либо на Западе, сложился весь комплекс феодального способа производства и феодальных отношений. Колыбель феодализма, естественно, оказалась и колыбелью романской архитектуры, как синтеза каменных конструкций Юга, воплощенных в ломбардо-каталонской архитектуре X в., и сложных объёмно-пространственных композиций каролингского Севера. В этом творческом синтезе двух противоречивых систем тектонического мышления они настолько органически слились в одну, что в романской архитектуре Франции, как правило, довольно трудно разделить составившие ее компоненты. Логика прогрессивного развития архитектуры, сбросившей с себя ярмо прошлого и целиком подчинившей свою пространственную и морфологическую характеристику новым социально-политическим и идеологическим задачам, и обеспечила плодотворную эволюцию французской романики. Её вдохновители и строители как будто чувствовали, что только не отставая от изменяющейся действительности могла архитектура влиять на ход её развития.

К «французскому» направлению романской архитектуры примыкает современная ей архитектура Пиренейского полуострова, а также Англии, где за 50—70 лет возникли целые группы сооружений, конструктивно передовых, лаконичных по чёткой логике композиции, но в то же время величественных в своей эпической силе.

Благодаря давним и тесным контактам Северной Италии с Германией ломбардские конструктивные и декоративные приемы стали проникать по пути, проложенному еще Каролингами, вниз по течению Рейна, а отсюда дальше на восток и на север, в Скандинавию. Однако в условиях отсутствия в Германии предпосылок для прогрессивного социально-политического развития там возобладали скорее дифференцирующие, чем интегрирующие тенденции: не было централизованной, почти монопольной строительной инициативы клюнийцев, не было отчетливо выраженного ведущего архитектурного типа, эволюция которого могла бы привести к творчески плодотворному синтезу. Ломбардские строительные приёмы и тектонический декор, будучи применены к каролингским композициям, в отличие от соседней Франции не сливались с ними воедино. Они легко различимы даже в постройках позднего времени. Консервативная по природе и по характеру своего развития, романская архитектура Германии на протяжении более чем двух столетий, несмотря на создание многих произведений, прекрасных суровой выразительностью своих монументальных масс, не столько приближалась к готике, как к следующему этапу архитектурного развития в Западной Европе, сколько от неё удалялась.

В Италии наличие множества самостоятельных государственных образований с противоречивыми политическими интересами, при всей прогрессивности городов-республик, тем более не благоприятствовало целеустремленному, общеитальянскому развитию архитектуры. Возникшие здесь в романский период многочисленные местные направления (Ломбардия, Венеция, Тоскана, Рим, Сицилия и др.), подчас антагонистические, представлены постройками, оставшимися на протяжении всего средневековья неповторимыми по своей притягательной силе. Но при всех своих художественных достоинствах архитектура эта, хотя преимущественно и городская, а не монастырская, так и осталась в стороне от той основной линии развития, которая к северу от Альп вела к готике — архитектуре средневекового города по преимуществу.

Колыбелью этой архитектуры со всем основанием явилась романская Франция.